Текст: Денис Безносов
1. Richard Powers. Playground
Hutchinson Heinemann, 2024
Ричард Пауэрс пишет большие книги об экологии и взаимоотношениях человека с природой. В 2018 году он получил Пулитцера за большой и важный роман The Overstory о деревьях, о том, какую зачастую незаметную и магическую роль растительный мир играет в жизни человека. В 2021 году Пауэрс вернулся с Bewilderment, масштабным художественным рассуждением о неизбежных климатических изменениях и опять-таки о влиянии климата на жизнь современного человека. В новом экофишне Playground речь снова пойдет о мире, последовательно разрушаемом человеческой цивилизацией, но на этот раз Пауэрс заговорит об океане (и попутно о постколониальности и немного об искусственном интеллекте).
В Playground три основные сюжетные линии. События первой происходят в конце прошлого столетия. Ее протагонисты — влюбленный в подводный мир гениальный кодер Тодд и книголюб Рафи, с которым Тодд знакомится за игрой в шахматы в старших классах. Оба — выходцы из неудачных семей. Их отношения кажутся поначалу идеальными, пока вдруг не появляется молодая художница-гавайка с гаитянскими корнями. Повествование ведется от лица пятидесятисемилетнего разбогатевшего программиста, экспериментирующего с ИИ (на виртуальной платформе Playground) и страдающего от назревающей деменции.
Вторая сюжетная линия развивается в современности и ближайшем будущем на полинезийском острове Макатеа, где вместе с двумя усыновленными детьми живут Рафи и та самая художница-гавайка Ина. Тянется размеренная семейная жизнь, пока обладающий полезными ископаемыми остров не попадает в поле зрения больших суровых корпораций, которые, конечно, вот-вот уничтожат местную экосистему. Наконец, третий сюжет — о девяностодвухлетней ныряльщице, которая тоже живет на Макатеа и пишет книгу о пагубном влиянии человеческого прогресса на экологию, искренне надеясь, что сумеет спасти остров.
В романах Пауэрса всегда много героев, много всего происходит, однако содержание, как правило, сводится к очевидной, кочующей из романа в роман идее — важно во что бы то ни стало защищать экологию от плодов человеческой цивилизации, поскольку в противном случае планета развалится на кусочки. Герои ищут взаимопонимания друг с другом и вместе с тем пытаются договориться с окружающим миром, поэтому личные семейные ситуации все время рифмуются с искалеченными отношениями человечества с планетой. Другое дело, что с точки зрения художественной литературы эти неразличимые между собой дидактично-искусственные сочинения выглядят, увы, довольно беспомощно.
2. Louise Erdrich. The Mighty Red
Corsair, 2024
В фермерском городке Табор, Северная Дакота, богатый парень Гэри заводит отношения с девушкой из бедной семьи Кисмет. Вскоре он делает ей неуклюжее предложение, и девушка, очарованная искренностью, соглашается. Но семейные отношения не клеятся: и дело не только в межклассовом непонимании и суровой свекрови, но и в целом в отсутствии, так сказать, внутренней связи между супругами. Поэтому Кисмет начинает тяготиться браком и даже многозначительно читать в присутствии мужа «Мадам Бовари». Вполне логично, что брак вот-вот развалится.
Тем временем на ладан дышат и романтические отношения матери Кисмет с ее многолетним партнером, преподавателем театрального мастерства и любителем всего изысканного.
События происходят в чрезвычайно тесном, локальном сообществе, где все про всех всё знают и постоянно сплетничают. А между сплетнями мимоходом борются за свое великое этническое наследие (поскольку многие из жителей — коренные) и спорят о вреде-пользе пестицидов для местных земель. И, конечно, в каждом доме за задернутыми занавесками прячется та или иная небольшая тайна.
Таким образом, это и неловкая комедия провинциальных нравов, и семейная сага с характерными межпоколенческими конфликтами, и приторная история дисфункциональной любви, и одноэтажно-американская сатира, и даже (зачем-то) климатический экофикшн. То есть The Mighty Red Луизы Эрдрич можно отнести к квазиреалистичным притчам, где небольшое захолустное поселение выступает в роли своеобразного собирательного Макондо или Правека, в котором обитает целый космос, сгущенное олицетворение американского общества. Особенной концентрации добавляет исторический фон — финансовый кризис 2008 года.
Какие-то сценки отдают абсурдистским остроумием в духе Персиваля Эверетта или Джеффри Евгенидиса (образца A Marriage Plot), какие-то вызывают явное отторжение (как практически вся любовная линия протагонистов Гэри и Кисмет). Очевидно, что в романе сделана попытка выстроить намеренно искусственную ситуацию, как бы иронично сотканную из жанров (что опять-таки отчасти напоминает Евгенидиса), то есть вроде бы не стоит принимать события за чистую монету. Впрочем, такое нагромождение все равно кажется чересчур надуманным.
3. Alan Hollinghurst. Our Evenings
Picador, 2024
Дейв Уин, англо-бирманский семидесятилетний актер, родился в конце 1940-х. Он учится в частной школе и затем в Оксфорде («О боже, чертов Оксфорд» называется одна из глав), играет в экспериментальном театре, ходит на кастинги, снимается в посредственных ТВ-шоу, меняет несколько романтических отношений. Дальше — политические споры, турбулентности конца XX века, секс и наркотики, Брекзит и пандемия. Бесконечные разговоры, знакомства, какие-то люди, вечеринки, ощущение одиночества и неприкаянности, стремление быть кому-то нужным и кем-то понятым. Наконец, старость, беспомощность и снова одиночество.
В школе и потом в университете Дейву, с одной стороны, нравится, с другой — непросто из-за его этнического происхождения (сам он это время называет «хаосом привилегий и предрассудков»). В этот же период он сталкивается с первыми утратами и много читает Алена-Фурнье. Люди, окружающие его в молодости, будут возникать в жизни и дальше. Моменты, пережитые тогда, будут слоиться и обрастать новыми ощущениями-воспоминаниями, жизнь будет в определенной степени повторяться по кругу.
Our Evenings — роман-переосмысление личного прошлого, как The Sea, The Sea Айрис Мердок или The Sense of An Ending Джулиана Барнса. Семидесятилетний протагонист, как семидесятилетний автор, перепроживает довольно-таки обычную и вместе с тем универсальную жизнь человека, лишенного социальных травм и глобальных потрясений и потому сосредоточенного на крошечных переживаниях обыденности, вроде диалога в коридоре или надломленной интонации близкого человека. И что особенно важно, Our Evenings — роман-принятие прошедшей жизни и всего, что бы там ни случилось.
Алан Холлингхёрст посвятил роман памяти матери, умершей как раз когда он приступил к написанию. Книга полна всеобъемлющего спокойствия, отрешенной интонации, будто бы рассказчик имеет к событиям прошлого опосредованное отношение и наблюдает их не изнутри себя, а со стороны, строя догадки о содержании. Как такового сюжета в Our Evenings нет, есть лишь фиксация одной из жизней на фоне хорошо известного времени, исповедально-обобщающий автофикшн, не слишком тщательно замаскированный под вымысел.
4. Mark Haddon. Dogs and Monsters
Chatto & Windus, 2024
Античная мифология пластична и как будто неисчерпаема. На ее основе строится множество произведений — от великих «Улисса» Джойса и «Химеры» Джона Барта до более приземленных «Американских богов» Нила Геймана (или недавнего сериала Kaos). Английский писатель Марк Хэддон, известный читателю преимущественно своим «Загадочным ночным убийством собаки», тоже предпринимает попытку переосмыслить греческую мифологию и тоже помещает известные сюжеты в непривычные пространственно-временные декорации.
Скажем, сюжет о Минотавре разворачивается вместо Крита на юге Англии несколькими веками позже. Кругом отвратительно-промозглая погода. Местная Пасифая увлечена чтением Монтеня. Инженер строит лабиринт под страхом смерти, прекрасно понимая, что об этом будут слагаться истории. Его сын-идеалист участвовать в проекте отказывается, поскольку осознает, что молва разбредется по окрестностям, и люди ужаснутся, когда история превратится в миф. То есть технически соблюдена классическая канва, и, конечно, возникает ключевой вопрос: кто на самом деле настоящий монстр? Но в то же время герои вроде бы ощущают, что находятся внутри определенного текста (снова привет Барту).
Иначе расставлены акценты и в хэддоновском пересказе сюжета об Актеоне и Диане (рассказ D.O.G.Z.). Здесь мифологический сюжет из вуайеристской притчи превращается в рассуждение о близости людей и животных. Собаки предстают не свирепыми хищниками, но самыми близкими существами для человека (для Хэддона-вегетарианца и защитника животных тема отношений человека и животного мира особенно важна).
Впрочем, сборник рассказов Dogs and Monsters не ограничивается пересказами античных мифов. Некоторые истории разве что отталкиваются от предполагаемых первоисточников и движутся дальше по каким-то индивидуальным траекториям. Например, в рассказе The Bunker идет речь о заброшенном бункере, построенном в годы Холодной войны. Здесь обитают привидения, одно из которых, протагонистка Надин, надеется, что экзорцист, как Орфей или нить Ариадны, выведет ее из охваченных паникой 1960-х на более-менее приемлемую свободу. Мифология, как и полагается универсальному претексту, выступает отправной точкой для рассуждений о самом что ни на есть современном мире.
5. Ali Smith. Gliff
Hamish Hamilton, 2024
Сестры Бри и Роуз живут в гипетрофированной версии Великобритании будущего, в давно укоренившемся «дивном новом мире» с некоторыми вкраплениями Оруэлла. Общество, с одной стороны, поглощено рыночными взаимоотношениями и консьюмеризмом, с другой — разделено на социальные касты, с третьей — помешалось на технологиях и соответственно находится под постоянным наблюдением властей. Кругом принимаются многочисленные запретительные законы, а те, кто в систему по той или иной (гендерной, сексуальной, этнической) причине не укладывается, становятся unverifiables, «неопределенными».
Почему сестер отнесли к неприкосновенной касте, до конца не понятно — возможно, дело в национальности, ориентации или в протесте против консервативного общества (в лице авторитарной и преклоняющейся перед обществом матери). Однако это и не важно, поскольку социум исключает любого непохожего, не соответствующего нелепым требованиям, а значит опасного и дискредитирующего. Правительство, разумеется, предусмотрело систему маркировки разного рода unverifiables — их жилища помечаются красными линиями и затем сносятся, имущество конфискуется, публично высказываться им запрещено.
Вместе с причинами социального вытеснения определенных групп в романе Али Смит толком не разъясняются истоки антиутопического тоталитаризма. Неясно, откуда режим взялся, какие события ему предшествовали, какие постулаты он транслирует. Соответственно, в отличие от классических антиутопий — где протагонист пытается бороться с системой и либо побеждает, либо терпит фиаско, — здесь борьба по определению невозможна, поскольку непонятно, с кем и против чего. В Gliff антиутопия как бы органически прорастает из современности, причем скорее собирательной, не ограниченной исключительно Британскими островами.
Новый роман Смит перекликается с двумя другими жанровыми шедеврами новейшей англоязычной литературы — Never Let Me Go Кадзуо Исигуро (где в антиутопическом мире, тоже кастовом и обыденном, герои не протестуют, потому что в принципе не понимают, как и зачем это делается) и Prophet Song Пола Линча (где антиутопия практически неотличима от современного мира и соответственно почти полностью лишена фантастических допущений). И вместе с сочинениями Исигуро и Линча Gliff — уже не пугающее предостережение о том, что может случиться, но скорее сдержанная, отчасти равнодушная фиксация того, что уже происходит и, вероятнее всего, продолжит происходить.
