Текст: Ольга Лапенкова
В прошлом выпуске колонки «Второстепенный персонаж» мы вспоминали о Никифоре Ляписе-Трубецком из романа «Двенадцать стульев» — авторе, который со скоростью света клепал бездарные стишки и, осаждая редакции всяческих газет и журналов, кое-как зарабатывал себе на жизнь.
Мы пришли к выводу, что, строго говоря, этого персонажа даже нельзя назвать графоманом, ведь графоманам чужда самокритика. Что же касается Ляписа, он откровенно признавался, что пишет халтуру — и делает это ради денег.
Однако стишки «Ляпсуса», как его называли коллеги по цеху, никем не воспринимались всерьёз — и поэтому, по большому счёту, не приносили никому вреда. Они не становились причиной — не побоимся этих высоких слов — духовного разложения. Сами посудите, какой вред может быть от поэмы, которая называется «О хлебе, качестве продукции и о любимой»? Начинается она, кстати, так:
- Служил Гаврила хлебопёком,
- Гаврила булку испекал…
Такие прихлебатели, как Ляпис, смешны, но не опасны. Тем временем как существует и другая категория бесталанных, однако крайне активных авторов: таких, которые готовы стараться не только ради денег, но и ради славы. И писать не безобидные посмехушки, а пропагандистскую литературу. Что она будет пропагандировать, таким людям не слишком-то важно: главное, чтобы тема была востребована не только у рядовых читателей, но и у высочайшего начальства. У тех, кто отвечает за идеологию — ни много ни мало — целой страны.
Вообще-то, конечно, нет ничего плохого в том, чтобы сочинять произведения о власти, или о политике, или о каких-либо глобальных идеях (социальных, экономических, религиозных — неважно). Вот только писать такие вещи нужно искренне. Чего не делал (и не собирался) Иван Бездомный — несостоявшийся автор поэмы, которая должна была убедить советских читателей в том, что Иисуса Христа никогда не существовало.
Историческая справка
Прежде чем рассказывать юному читателю, что не так с Иваном Бездомным, следует напомнить, что на протяжении ХХ века отношение к церкви в нашей стране менялось дважды, и менялось кардинально.
До революции 1905 года православие было единственной религией, которая считалась официально признанной на территории Российской империи. Мало того, что исповедовать остальные верования не полагалось по закону, — вообще не верить в Бога тоже было нельзя. Так, одной из причин, почему А. С. Пушкин попал в ссылку в 1824 году, стал его интерес к атеизму, то есть отрицанию существования высших сил. Любой гражданин Российской империи обязан был не только называть себя христианином, но и «отмечать» основные вехи своей жизни так, как положено по церковному уставу. Новорождённых детей обязательно крестили; чтобы заключить брак, нужно было обвенчаться; наконец, когда человек умирал, его отпевали — и только потом хоронили (без отпевания отправлялись на кладбище разве что самоубийцы). В 1905 году вышел указ «Об укреплении начал веротерпимости», согласно которому православный человек получал-таки право переходить в другую конфессию или вовсе принимать другую религию (например, ислам), и всё-таки такое происходило редко и в приличном обществе не приветствовалось.
Однако в 1917 году, после Октябрьской революции, всё перевернулось с ног на голову. Пришедшие к власти большевики были убеждены, что вера в Бога — не что иное, как следствие «темноты», то есть невежества. Над верующими людьми не просто смеялись — их подвергали преследованиям. За всё время существования СССР было разрушено порядка 50 000 храмов и часовен. (В частности, снесли одну из самых знаменитых достопримечательностей Москвы — храм Христа Спасителя, а на его месте возвели огромный бассейн.) Верующих людей пытались «просвещать», ведя антирелигиозную пропаганду, а тех, кто продолжал исповедовать православие несмотря ни на что, нередко преследовали по закону. За верность христианским ценностям человека могли отправить в исправительный лагерь. Что же касается священников, их приговаривали к высшей мере наказания, то есть к расстрелу. В разных источниках — разные цифры, но даже по самым скромным подсчётам, в СССР было расстреляно не менее 30 000 священнослужителей!
Итак, буквально за несколько лет страна бросилась из одной крайности в другую. В начале ХХ века нельзя было считаться атеистом; после революции 1917-го, наоборот, нельзя было во всеуслышание объявлять себя верующим. Но чтобы закрепить успех новой идеологии и сокрушить традиции, которые складывались в нашей стране целыми столетиями, необходимо было вести очень мощную пропаганду. Требовалось не просто высмеять конкретного священника, но и разубедить верующих людей в том, что сам Иисус Христос, как и его ученики — апостолы, вообще существовали. И сделать это нужно было тонко и аккуратно, но при этом предельно убедительно.
Второй раз ситуация изменилась, по историческим меркам, совсем недавно — в 1990-м. Именно в этом году вышел указ «О свободе вероисповедований», согласно которому любой человек по сей день может считать себя кем угодно: христианином, мусульманином, буддистом, атеистом, агностиком… И никакого преследования за переход из одной религии в другую — или за отказ от исполнения тех или иных священных традиций — не последует (и слава Богу).
Но вернёмся к эпохе СССР и перенесёмся в Москву 1930-х.
Разговор на Патриарших
Как читатель наверняка помнит, роман М. А. Булгакова начинается с того, что на Патриарших прудах беседуют двое: 23-летний начинающий поэт, публикующийся под псевдонимом Иван Бездомный, и его непосредственный начальник по фамилии Берлиоз. Выясняется, что незадолго до этого разговора Бездомный написал пропагандистские стихи, которые председателю МАССОЛИТА (Московской ассоциации литераторов) категорически не понравились. И вот теперь Берлиоз милостиво объясняет поэту, как нужно писать. Любопытно, что председатель — судя по всему — искренне убеждён в том, что антирелигиозная пропаганда нужна и важна.
Однажды весною <...> в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. <...> Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его — поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный. <...>
Речь <...> шла об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. <...> Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень чёрными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново. <...> Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича — изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, — но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нём — простые выдумки, самый обыкновенный миф.
Судя по всему, Берлиозу новый правительственный курс — курс на борьбу со всем христианским и вообще «сверхъестественным» — очень даже нравится. Несмотря на то, что после событий 1917-го прошло не так много лет, в послереволюционной России было огромное количество людей, которые вздохнули с облегчением, когда им наконец-таки «разрешили» называться атеистами. Дело в том, что в предшествующем веке, несмотря на строгость законов, поистине верующими были далеко не все. Формально жители Российской империи считались христианами; более того, хотя бы раз в год они должны были посещать церковь, исповедоваться и причащаться. Но глубокая, искренняя вера в Бога понемногу «вырождалась», и люди нарушали всё больше моральных запретов, совершенно не опасаясь загробного возмездия. Этой проблеме, кстати, посвящено прямо-таки огромное количество произведений XIX века — от пушкинского «Дубровского», где весь-такой-из-себя-уважаемый-помещик Кирила Петрович имеет кучу внебрачных детей, до романа «Господа Головлёвы» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Главный герой этого произведения даже носит говорящее имя — Иудушка. Он соблюдает все формальности, знает наизусть множество молитв и т. д., но человеколюбием в его имении и не пахнет.
Но если позиция Берлиоза — искренняя и хотя бы поэтому вызывает уважение, то Иван Бездомный даже не задумывается, во что он сам-то, собственно, верит. Автор не случайно упоминает, что антирелигиозная поэма не получилась из-за «полного незнакомства с вопросом», которое продемонстрировал начинающий поэт.
К счастью, в конце произведения Иван Бездомный всё-таки пересматривает свой подход. Столкнувшись с Воландом, оказавшись в психиатрической клинике и познакомившись с Мастером, молодой человек обещает больше никогда не писать стихов — и слово своё сдерживает. И даже находит новую работу, тоже в сфере науки и культуры: он стал «сотрудником института истории и философии, профессором Иваном Николаевичем Поныревым».
Хеппи-энд?
Казалось бы, Иван Бездомный может послужить примером человека, который думал только о деньгах да о чинах, но впоследствии исправился. Но ряд исследователей считают, что даже после истории с Воландом этот персонаж не изменился. То есть — остался таким же беспринципным, сменив только сферу деятельности. Так, в тексте лекции богослова А. В. Кураева Минюст признал иностранным агентом о романе «Мастер и Маргарита» читаем: «Авторам литучебников отчего-то хочется видеть в Иване Бездомном положительного героя. <...> Прощание с Берлиозом происходит, когда Ивану было 23 года. Значит, он родился в канун Мировой войны, в школу до революции пойти не успел. Школьный его возраст приходился на годы революции, Гражданской войны и разрухи. Всё его образование — начально-советское (в смысле образование начальных лет соввласти, когда советская система образования ещё не сложилась, а классическая система была уже разрушена). <...> Если в эпилоге Ивану 30 — значит, прошло всего семь лет. За семь лет пройти путь от невежественного поэта-атеиста до профессора — это из области <...> чудес. <...> Для историка такая стремительная карьера невозможна. А вот для идеолога-философа в те годы она была весьма вероятна. Нет, не историк профессор Понырев, а философ. ‘‘Красный профессор’’, ‘‘выдвиженец’’. И раз он философ столь успешный, карьерный, то, значит, философ-сталинец, то есть воинствующий атеист».
Думается, развязка истории Ивана Бездомного — это как раз тот случай, когда читатель волен сам «додумывать», каким стал второстепенный персонаж.
