Текст: Михаил Визель
Количество книг, отобранных (одним из десятков возможных образов) для этой подборки, совпадает с количеством игроков в заявке на профессиональный футбольный матч: одиннадцать в поле и трое на возможную замену. Это можно счесть намеком на начавшуюся наконец весну - но ни в коем случае не утверждением, что трое "запасных" чем-то уступают "основным"! Запасные они только в том случае, если вам все-таки наскучит художественная проза и захочется обратиться к чему-то немножко другому.
Габриэль Гарсиа Маркес. «Увидимся в августе»
- Пер. с исп. Дарьи Синицыной
- М.: АСТ Neoclassic, 2024. — 160 с.
Наследники знаменитого писателя, в распоряжении которых остаются неопубликованные им самим (по причине недоведения до совершенства) произведения, всегда стоят перед трудным выбором: признать ясно выраженную последнюю волю или согласиться с Пушкиным, отстаивавшим, что "всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства"? Дети Гарсии Маркеса пошли вторым путем и, в общем, не прогадали. Тщательно собранный из вариантов и опубликованный через десять лет после смерти кудесника магического реализма небольшой жаркий роман о благополучной замужней сеньоре 40+, приезжающей раз в год под благовидным предлогом на маленький островок и предающейся там на одну ночь безудержной страсти, не добавляет ничего нового к его репутации, но и не торпедирует ее. Можно даже согласиться с их самооправдательным утверждением: "А что если болезнь Габо, не позволившая ему завершить текст, не позволила ему и понять, насколько этот текст хорош, несмотря на отдельные несовершенства?"
Остается добавить, что "коммерческая" обложка русского издания, явно изготовленная ИИ под руководством "промпт-инженера", уже подвергалась насмешкам, и напрасно: она хорошо передает природу и характер издания.
Рагим Джафаров. «Картина Сархана»
- М.: Альпина Нон-фикшн, 2024. — 296 с.
Альпина.Проза под чутким руководством Татьяны Соловьевой, работая в тесной связке с журналом "Юность" и премией "Лицей", последние несколько лет неутомимо представляет русским читателям совсем новых русских авторов, - с которыми мы тоже по мере возможностей знакомим наших читателей, преимущественно в виде "читалок", например, вот (Вера Сорока), вот (Марго Гритт), вот (Александра Шалашова) и вот (Хелена Побяржина).
Рагим Джафаров - тоже из этой новой генерации русских писателей. И, как многие из них (не из вышеназванных, а вообще), сочетает собственно литературу с куда более выгодной в финансовом выражении сценаристикой - что ему совершенно не в укор, а только "плюсик в карму" профессионализма.
Предъявляемый сейчас роман - оригинальная и остроумная вариация на тему "Графа Монте-Кристо" - замкнутый круг, игра на выживание, ангел не потускневшей за много лет красоты... Только на сей раз классический сюжет погружен в антураж ненашей красивой жизни с лакеями и особняками и неотделимого от нее современного искусства.
Следует заметить, что книга уже выходила несколько лет назад в детском "Клевере" - но там прошла незамеченной: в современном искусстве контекст важнее текста.
Колм Тойбин. «Мастер»
- Пер. с англ. Елены Калявиной
- М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2024. — 544 с.
Ирландец Тойбин давно нашел и успешно, с коммерческой и премиальной точек зрения, осваивает писательскую нишу - сочинять полноценные романы о реальных людях. Но не сказать, что он "облегчает себе задачу". Потому что герои его книг - такие сложные творческие личности, как Нуреев, Томас Манн или вот, в данном случае, Генри Джеймс. Так что автору приходится сочетать безжалостное препарирование чужого, очень сложно устроенного творческого мира с деликатностью при предъявлении выуженного. Генри Джеймс как художник сильно отличается от двух вышеназванных. Не только потому, что все самобытные художники вообще отличаются друг от друга, но и потому, что эта фигура - полузабытая. Выходец из состоятельной американской европоцентричной семьи, брат знаменитого философа Генри Джеймс (1843—1916) - это такой поэт Константин Случевский. Хороший был поэт, но сразу после его смерти (1904) начался Серебряный век, пришли Брюсов с Блоком и Гумилев с Маяковским, и никому Случевский оказался не нужен.
Так и здесь - пришли Хэм с Фитцем и смели изысканную психологическую прозу старшего товарища, все эти "Письма Асперна" и "Крылья голубки" - и это я называю только самые известные из более 20 его ромнов! Но Колм Тойбин мастерски реконструирует личность своего Мастера - умудрившись при этом вместить ее хронологически в пять лет - 1895—1899, от провала его первой пьесы до решения окончательно удалиться в английскую провинцию, в суссекский городок с ласкающим русское ухо названием Рай (Rye).
Еще два бонуса для русского читателя: появление на первых же страницах романа Пауля Жуковского, немецкого сына великого русского поэта, с которым (с сыном) Джеймса, оказывается, связывали сложные отношения, и выход в эти же недели неизвестного доселе на русском языке романа самого Джеймса. Так что мы можем сравнить, так сказать, художественную проекцию с оригиналом.
Алексей Поляринов. «Кадавры»
- М.: Эксмо, Inspiria. — 288 с.
Кадавры, то есть мертвые тела, - слово жутковатое само по себе, но Алексей Поляринов, уже успевший запомниться своей равно умной и напряженной прозой, обставляет его еще большей жутью. Его кадавры - это застывшие тела мертвых детей, разбросанные там и сям в укромных местах наподобие каменных скифских баб после некой катастрофы, накрывшей наш мир 30 лет назад. Поначалу эти жуткие фигуры вызывали естественный ужас, но человек, как известно, ко всему привыкает и обращает в обыденность - это его проклятие и его благословение.
Алексей Поляринов сам признавался, что ему хотелось «показать долгий и мучительный конец света, когда люди живут внутри апокалипсиса много лет и в конце концов привыкают к нему», - и ему это удалось. А мы со своей стороны хотим заметить, что современные русские писатели, желающие продолжать заниматься своим делом, то есть писать произведения, адекватные современному миру, не случайно выбирают язык фэнтезийного, мистического и, я бы сказал, хоррорного. Потому что, как точно заметил коллега Максим Мамлыга, это тексты, которые свидетельствуют, что в мире начали действовать силы нечеловеческие.
Звучит крайне двусмысленно, когда сведено к простой формуле. Но писатели делают это утверждение художественно достоверным.
Антониу Лобу Антунеш. «Слоновья память»
- Пер. с порт. Екатерины Хованович
- СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2024. — 224 с.
Сапожник ходит без сапог, врач психиатрической лечебницы сам нуждается в срочной психотерапии. Потому что он, почти сорокалетний, ушел от жены и детей и, на свою беду, хорошо образован, наделен склонностью к рефлексии и отлично помнит и то, что рад помнить, и то, что рад был бы забыть. Что он и пытается сделать, бродя по жаркому Лиссабону, сквернословя на работе, наблюдая тайком за дочками и пытаясь забыться в казино и в объятиях проститутки - в все это в течение одних суток, как джойсовский Улисс.
Таково, в кратком пересказе, содержание дебютного (1979) и, видимо, во многом автобиографического романа португальского врача, ставшего к своему нынешнему патриаршему возрасту (родился в 1942) крупнейшим сочинителем Португалии.
Чего не передает краткий пересказ - прихотливый модернистский способ выражать отчаяние (не зря же помянут Джойс):
"Найлоновые канаты затылочных сухожилий проступили от напряжения сквозь кожу, и врач подумал, что вот так бы Феллини внезапно вторгся в одну из разбитых параличом дивных драм Чехова, в которых газообразные чайки изнуряют зрителя невысказанным страданием, просвечивающим сквозь дрожащий огонек улыбки, и что санитарки за дверью, должно быть, уже всполошились, воображая его удушенным черной кружевной подвязкой".
Такие рулады удаются переводчице прекрасно. Сквернословие - несколько хуже.
Владислав Отрошенко. «Гения убить недостаточно»
- М.: АСТ, РЕШ, 2024. — 256 с.
Каждый из 21 рассказа, составляющего эту книгу, посвящён тому или иному историческому персонажу от Катулла с Овидием до Ницше с Шопенгауэром и Тютчева с Сухово-Кобылиным. Но это не просто биографические очерки, а своего рода "Новые расследования", если вспомнить название одного из сборников Хорхе Луиса Борхеса. Отрошенко находит какую-то изюминку, поворот в известном жизненном сюжете и преподносит его как настоящий детектив, с порой совершенно обескураживающим "твистом". Упомянем только об одном, не самом типичном: автор объясняет, почему Ходасевич в одном из своих стихотворений "развенчивает" протекающую по Венето реку Бренту, воспетую Пушкиным, Козловым, Ростопчиной, Бенедиктовым, Вяземским. И в пику им пишет: "Брента, рыжая речонка, / Лживый образ красоты!" Хотя он-то, в отличие от Пушкина, ее видел воочию - как и сам автор, способный засвидетельствовать, что уж "речонкой" ее никак не назовешь. Зачем же он так? А чтобы Александру Сергеевичу обидно не было!
Повороты сюжета, связанные с другими персонажами, уже человеческими, еще более неожиданны, но мы не будем их повторять по всем законам детектива. А скажем лучше, что Владислав Отрошенко, как ни странно, сам оказался героем сюжета – сюжета о слепом библиотекаре Борхесе, который тоже ведь начинал с эпических рассказов о легендарных аргентинских гаучо, которые, право, не хуже и не лучше отрошенковских казаков, а пришел к изощренным "замурованным текстам". Только, слава богу, у Владислава Олеговича со зрением всё в пределах возрастной нормы, и он много еще сможет увидеть, как Бренту, и нам описать.
Доменико Дара. «Мальинверно»
- Пер. с итальянского Владимира Лукьянчука
- М.: Эксмо, Inspiria, 2024. — 384 с.
История чудака с юга Италии с вычурным литературным именем Астольфо (как персонаж "Неистового Роланда") и фамилией Мальинверно (буквально - "суровая зима"), небезосновательно считающего себя единственным в мире библиотекарем, исполняющим также обязанности кладбищенского сторожа e vice versa. Немудрено, что обе его работы слились в одну страсть: обнаружив на вверенном ему городском кладбище безымянную могилу, украшенную фотографией красивой женщины, он присваивает ей еще одно литературное имя, Эмма Руо (как героиня "Мадам Бовари") и пытается что-то про нее выяснить - но все его розыски все равно оканчиваются не на полках полицейских картотек, а на полках книжных - пока, впрочем, он не знакомится в библиотеке с дамой, которая кажется ему похожей на фотографию с могилы... Остается добавить, что городок Тимпамара, в котором разворачивается действие, более всего известен своей бумажной фабрикой, на которую свозят в качестве исходного сырья тонны самой разнообразной книжной продукции - и эта "вводная" служит отправной точкой насыщенного аллюзиями на всю мировую литературу повествования.
Саяка Мурата. «Церемония жизни»
- Пер. с японского Дмитрия Коваленина
- М.: Popcorn Books, 2024. — 224 с.
Третья на русском языке книга писательницы, уже известной нам по небольшим романам «Человек-комбини» и "Земляноиды" - сборник из 12 коротких рассказов. Уподобление их хокку может показаться закостеневшим клише, вроде "цветущей сакуры", но что ж поделать, если в этих рассказах есть всё то, что связывают с эмблемой японской поэзии - предельная лаконичность, умение присматриваться к необычному в обыденном, некоторая недосказанность, открытость интерпретаций, приглашающая читателей быть внимательными и со-творить.
Добавляет колориту и обстоятельное предисловие-камертон известного переводчика Дмитрия Коваленина, озаглавленное "Табу всех наверх, или Почему аборигены съели Кука (Антропологические кайданы Саяки Мураты)" и снабженное, в порядке рекурсии, эпиграфом из нее самой же: "— То, что еще недавно считалось незыблемой нормой, за какие-то тридцать лет перевернулось с ног на голову. Лично я за такими скоростями не успеваю, вот и всё". Но всё-таки не всё.
Чикодили Эмелумаду. «Озомена»
- Пер. с англ. Светланы Чулковой
- М.: Эксмо, 2024. — 448 с.
Непривычное имя автора не обманывает. Юная Озомена возвращается с родителями из Великобритании, где она выросла, в Нигерию, где, собственно, живет ее народ игбо. И испытывает все неудобства (это очень мягкое слово) такой ре-эмиграции - в первую очередь связанной с совершенно разным отношением к женщине там и тут.
Но зато она с восторгом и изумлением обнаруживает, что ее историческая родина полна духов и сущностей, которые она по европейской привычке называет ангелами, а колдуны и шаманы - такие же необходимые и обыденные члены общества, как госслужащие и регулировщики уличного движения. И примерно с такими же функциями. А ее собственная функция - стать леопардом. Ну, так вот жизнь сложилась.
Нам все еще непривычны романы, густо насыщенные реалиями, языковыми и ментальными, "глобального юга". Но жизнь складывается так, что надо привыкать - не потому, что выбор сужается, а потому что горизонт расширяется. Но, кстати, переведен роман всё-таки с английского, а не с языка игбо. Так что глобальность этого глобального юга не стоит преувеличивать.
Константин Стешик. «Летели качели» (пьесы)
- М.: Городец, 2024. — 392 с. (Серия «ДрамаТур»)
Издавать авторскими сборниками современную драматургию (а не, допустим, Чехова или Шекспира), да еще и заявляя целую серию ее - занятие отчаянное. Но читать ее, пожалуй, тоже. Мир белорусского драматурга Стешика (р.1979) неуютен, колюч и абсурден - хотя ничего откровенно абсурдистского в нем не происходит. Просто, как объясняет в предисловии театровед Павел Руднев, "типично белорусские проблемы постсоветского безвременья сформировали их общего героя: заторможенного постороннего, хмурого чудика, противопоставляющего себя чужеродному миру". Как говорится, не пьесы такие, жизнь такая.
Сборник девяти пьес, самая хитовая из которых дала ему название, выпущен тиражом 500 экземпляров. При этом, согласно статистике сайта "Театры. Города", в России 527 профессиональных драматических театров. Если завлит каждого из них закажет по экземпляру, просто из любопытства, - тиража не хватит. Но это теоретически. А практически - Шекспир и Чехов.
Киран Сетия. «Жизнь жестче. Как философия помогает не отчаиваться в трудные времена»
- Пер. с англ. Максим Шера
- М.: Individuum, 2024. — 256 с.
Основное назначение всякой упорядоченной религии - сопровождать человека в ключевых моментах его жизни: рождение, совершеннолетие, свадьба, смерть. Основное назначение философии - отвечать на ключевые вопросы: в чем смысл жизни? Почему она такая? И как вынести то, что она такая? Последний вопрос, пожалуй, наиболее популярен - недаром именно на него отвечает древнейший из дошедших до нас трактатов современной, послеантичной философии - "Утешение философией" Боэция VI века.
Автор этой книги - наш современник. И ответы его кажутся ближе уже в силу этого обстоятельства. Хотя начинает он с того, что признает, его личное положение - вполне привилегированное: "Я преподаю философию в Массачусетском технологическом институте, находясь под защитой достатка и стабильности, которые дает это знаменитое, хоть и эксцентричное учебное заведение. У меня есть дом, я счастливо женат, наше чадо мудрее и смелее меня. Я никогда не голодал, не оставался без крыши над головой, не становился жертвой насилия или войны. Тем не менее, никто в конечном итоге не может чувствовать себя защищенным от болезней, одиночества, горя и неудач". И действительно, названия семи глав звучат как имена современных всадников апокалипсиса: Немощь, Одиночество, Горе, Неудачи, Несправедливость, Бессмысленность, Надежда. И всех их Сетия философически осмысляет, привлекая всю свою профессиональную эрудицию, но исходя из личного опыта. К добру или к худу, но мы меньше изменились со времен Боэция, чем нам, возможно, хотелось бы думать.
Маргарита Шиц, Александр Кобеляцкий. «Люди 1920-х годов. Вопреки утопии»
- М.: Бослен. — 368 с.
Энергичный альбом нон-фикшн, устроенный как фикшн или скорее как иллюстрированный журнал (что и неудивительно, учитывая основную специализацию авторов), каждый разворот которого посвящен тому или иному персонажу, жившему в то переломное десятилетие, что началось с падения Колчака и окончания Гражданской войны, а закончилось сворачиванием НЭПа. Персонажи эти очень разные, но метод описания одинаков: фото - краткая биография - ключевой эпизод, послуживший, собственно, основанием для включения в альбом.
- ПЁТР КРОПОТКИН возмущен методами коммунистов
- ЛЕВ ТРОЦКИЙ позирует сестре Черчилля
- МИХАИЛ КАЛИНИН просит у рабочих хлеба
- СЕРГЕЮ НЕЛЬДИХЕНУ-АУСЛЕНДЕРУ дарят морковку
Во времена Пушкина эти 140 эпизодов, пожалуй, назвали бы "дней минувших анекдоты". Но мы живем не во времена Пушкина, а во времена соцсетей и микроблогов.
Таня Сафонова. «Страна конструктивизма: атлас новой жизни»
- М.: A+A, Ad Marginem, 2024. — 97 с.
Еще один красочный альбом о двадцатых годах, на сей раз полноцветный. Где те же люди 1920-х годов показаны с точки зрения "нового быта", разворачивавшегося под лозунгом "Долой кухонное рабство!" в сторону фабрик-кухонь, яслей и прачечных, общежитий и "жилых ячеек", нового искусства, новой литературы и т.д.
"Это рассказ о времени, когда абсолютно везде люди хотели совершить революцию — и создать новое искусство, новый быт и нового человека, — уверяет автор во вступлении. — Именно этот порыв и сделал символом эпохи течение в искусстве, получившее название «конструктивизм». Он охватил многие части света, но только в одной стране мечты так близко подошли к реальности".
Близко подошел, как Ахилл к Черепахе, - но так и не воплотился. В книге ни слова нет о том, как обитатели "жилых ячеек" вопреки дерзновенным проектам выкраивали в них хоть и крохотные, но свои кухоньки, не желая обобществленного быта, а желая личного семейного уюта. Как и о том, что на крыше образцово-конструктивистского Дома Наркомфина по указанию наркома лично для него был возведен настоящий пентхаус - для себя ответработник никакого нового быта, разумеется, не хотел. Как тут не вспомнить фразу о том, что люди всегда остаются людьми, даже испорченные квартирным вопросом, - написанную, кстати, тогда же.
Книга стала финалистом второго сезона конкурса проектов иллюстрированных нон-фикшн книг ABCDbooks.
Олег Лекманов (составитель) «Жирафу снятся облака»
- М.: Розовый жираф, 2024. — 192 с.
Книга детских стихов в этой подборке кажется лишней и случайной; но это не так. Потому что этот увесистый полноформатный компендиум трудно назвать "детской книгой". Хотя история его появления доступна ребенку и простыми словами изложена во вступлении: когда известный филолог Олег Лекманов стал отцом в весьма зрелом возрасте, он, естественно, стал собирать стихи, которые хотел бы читать своему маленькому Роме, и те стихи, которые он сам сможет читать, когда чуть подрастет (понятно, что в филологических семьях читать научаются рано).
А поскольку Олег Лекманов не только зрелый отец, но и опытный филолог - сборник не просто отражает личные предпочтения и дружеские связи автора, но получился очень представительным, 90 авторов, и разноплановым. И очень демократичным: Анна Ахматова соседствует здесь по алфавиту с Еленой Байбиковой, а Осип Мандельштам с Германом Лукомниковым. И нет никаких биографических справок об авторах, позволивших бы расставить их по ранжиру: стихи должны говорить сами за себя.
Изыскать средства на издание удалось благодаря успешному краудфандингу; а вот чего не удалось - обойти ограничения, налагаемые авторским правом: поэтому, и только поэтому, в книге нет ни Маршака, ни Хармса, ни Сатуновского - еще всего около сорока поэтов к уже имеющимся девяноста, с правообладателями которых не удалось договориться. Но и без них, разумеется, эта увестистая книга прекасно отвечсает не только на воапрос "что поститаь", но и на более важный - "что купить на Нон.
