Текст: Андрей Васянин
Фргамент книги и обложка с сайта iskusstvo21.com
Книг о русском авангарде накопилось не так мало. Но книга издательства «Искусство-XXI век» «Кандинский и я» стала событием. Воспоминания Нины Кандинской (1893—1980) впервые увидели свет больше 40 лет назад в Германии, но лишь сейчас переведены на русский язык. Об истории и философии этого издания рассказывает гендиректор издательства «Искусство-XXI век» Татьяна Боднарук.
Татьяна Боднарук: Все началось с идеи, пришедшей из ГМИИ Пушкина, от известного «кандинсковеда» и куратора выставки «Багатели Василия Кандинского» Натальи Автономовой — подготовить издание воспоминаний Нины Кандинской к открытию экспозиции.
А вы что-то слышали прежде об этих воспоминаниях? Насколько они заслуживали доверия?
Татьяна Боднарук: Я знала о существовании этих мемуаров, но в руки мне книга не попадалась. Воспоминания были надиктованы Кандинской немецкому журналисту Вернеру Крюгеру, вышли в Европе в 1973-м. Насколько я знаю, искусствоведы им всегда доверяли. И факты, там изложенные, подтверждались в исследованиях — как подтвердились, скажем, в тексте известного искусствоведа Александра Якимовича к готовящейся у нас в серии «Художники русской эмиграции» книге о Кандинском. Да и в целом эти воспоминания лишь подтверждают давно сложившийся образ Кандинского.
Как шла работа над изданием?
Татьяна Боднарук: Непросто. Редактор книги Ирина Коккинаки, человек скрупулезный и критически настроенный к любому автору, подошла к переводу с особым вниманием. Дело в том, что немецкие издатели выпустили воспоминания Нины Кандинской, не проверяя факты, имена и даты. Поэтому редактору пришлось сверять детали, уточнять данные, делать сноски, составлять аппарат... И мы теперь ручаемся за достоверность сведений, изложенных в книге, и надеемся, что внесли свой посильный вклад в современное «кандинсковедение».
Нина Николаевна рассказывала, что познакомилась с Кандинским в 17, а в 18 уже вышла за него замуж...
Татьяна Боднарук: Ну, если быть точным, то ей было тогда 24 —
женщина всегда воспользуется случаем, чтоб приуменьшить свой возраст.
Нина принесла в жизнь Кандинского новый свет, новую радость. Судя по этой книге и по другим воспоминаниям, Василий Васильевич был человеком, невесело смотрящим на жизнь. После прочтения книги «Кандинский и я» осталось впечатление, что появление молодой спутницы (моложе Кандинского на 27 лет. — Ред.) как-то поменяло взгляд художника на себя. Нина Николаевна была непосредственной участницей бурной культурной жизни постреволюционной Москвы и невероятно интересного немецкого периода, связанного с работой Кандинского в Баухаусе, равно как и последнего, парижского периода их совместной жизни.
Разбиралась ли она в том, что делал Кандинский?
Татьяна Боднарук: Судя по воспоминаниям, Нина в это вникала и точно была в курсе того, что происходило в творческой жизни мужа. И, безусловно, очень ревностно относилась к тому, чем он занимался, и когда в 1944 году Кандинского не стало, она превратилась в настоящего популяризатора его искусства. Нина Николаевна горячо защищала его первенство в создании первой абстракции, неустанно это документально подтверждала, боролась за мужа, как боролись за своих мужей вдовы Майоля и Леже. Она была знакома с известнейшими деятелями европейской культуры, поэтому ее
оценки и характеристики в книге часто неожиданны и спорны,
но очень интересны.
А каково самой Нине было жить рядом с гением?
Татьяна Боднарук: А он не был деспотом, судя по воспоминаниям, особо не изводил ее своими капризами, их отношения были достаточно ровными. Она сама была человек глубокий и сложный,
просто молоденькую погремушку Кандинский возле себя бы не потерпел,
несмотря на всю ее юность и красоту.
В ходе работы над книгой изменился ли ваш личный взгляд на Кандинского?
Татьяна Боднарук: Мне всегда было интересно его творчество. Очень нравились и нравятся его работы первого немецкого периода, Мурнау с его разноцветьем, «Синий всадник»… Позднее стали понятными и полюбились его замечательные абстракции. Книга Нины Кандинской лишь укрепила мою личную симпатию и интерес к этому художнику.
Как продается «Кандинский и я»?
Татьяна Боднарук: Ну, она дороговата, как и все наши издания. (На сайте издательства — 1400 руб. - Ред.) Она в супере, с цветным альбомом, на хорошей бумаге, вышла небольшим тиражом (1200 экз. — Ред.) и когда попадает в магазин, то цена, конечно, еще возрастает.
«Кандинский и я» xopoшо ложится в идеологию издательства — вы внимательно всматриваетесь в прошлые века из современности.
Татьяна Боднарук: Наше издательство создавалось, когда на российском рынке начали появляться работы известных на Западе художников-эмигрантов. Крупные фирмы, банки и частные лица создавали свои коллекции, а полноценных российских монографий об этих художниках практически не было. Самым простым и дешевым способом издавать книги по искусству было купить права, перевести текст на русский язык — и готово! А мы все 15 лет, что живет издательство, работаем с нуля - ищем хороших авторов, грамотных редакторов, лучших дизайнеров - и будем продолжать так работать.
И что же у вас в планах?
Татьяна Боднарук: Книги о Кандинском, о Павле Челищеве, открывшем мистический реализм за годы до Дали. Постоянный автор нашего издательства известный славист Джон Боулт пишет нам о русских художниках-эмигрантах в Америке, о возвращенцах и невозвращенцах. Такими трудоемкими и наукоемкими книгами некогда занималось советское издательство «Искусство», в котором я работала до момента его исчезновения. Мы, к примеру, продолжаем издавать знаменитую серию «Памятники архитектуры Москвы», доставшуюся нам по наследству от старого «Искусства». Сейчас готовим к изданию одиннадцатую книгу этой серии. Очень популярное издание, на книги этой серии есть даже предварительная подписка. Сейчас ищем автора для книги о том, что понастроили за 20 последних лет в Москве.
Получается, что ваши темы — живопись, архитектура, скульптура…
Татьяна Боднарук: …эстетика, философия, детская серия об искусстве. И не только эти. Мы дружим с театром — Мастерской Фоменко - и выпустили книгу о Петре Наумовиче. Посмотрели у них в свое время спектакль «Рыжий» по стихам Бориса Рыжего — а тут и выяснилось…
…серьезного сборника его стихов-то и нет!
Татьяна Боднарук: Именно! Сделали издание, выбрав в спорах то, что нам нравится, хоть нас и журили за выбор. И вот все переиздаем и переиздаем ее — и немаленькие тиражи разлетаются. Это к вопросу о близкой смерти бумажной книги...
Нина Кандинская. Кандинский и я
М.: ИСКУССТВО-XXI ВЕК, 2017
Встреча
В начале сентября 1916 года мы с мамой и сестрой вернулись в Москву целыми, невредимыми и хорошо отдохнувшими за время четырехнедельной поездки в Ессентуки и каникул в имении моих бабушки и дедушки. Оно было расположено неподалеку от Тулы. Я не решалась сразу связаться с Кандинским и выждала несколько дней, прежде чем позвонить ему. Кандинский был слегка раздосадован, что я не сдержала обещания непременно позвонить ему сразу по возвращении.
Мы договорились встретиться в Музее им. Александра III, сейчас он называется Пушкинский музей. Кандинский уже был там, когда я вошла в зал. Я стояла напротив мужчины, благообразный вид и аристократическая элегантность которого произвели на меня глубочайшее впечатление. Меня сразу заворожили его добрые прекрасные голубые глаза. Всем обликом Кандинский напоминал вельможу. Я очень хорошо помню, как мы поздоровались, будто были знакомы долгие годы — так естественно протянули друг другу руки. То, что я нисколько не смутилась в присутствии столь сильной личности с самого начала знакомства, меня саму удивило.
Мы пошли по залам музея, Кандинский со знанием дела говорил о представленных произведениях и весьма лестно отзывался о современном искусстве. Я слушала его как завороженная и видела перед собой все, о чем он говорил, в цвете и объеме. Он пытался объяснить мне все наглядно, и складывалось впечатление, что, рассказывая, он писал картины.
Внезапно я вспомнила картину Кандинского, которую видела незадолго до этого на выставке современного русского искусства. И я невольно отметила волшебную связь между ней и самим художником. Эта картина была сам Кандинский. Я имею в виду не автопортрет, а отражение в ней всего мира его представлений, фантазий и созидательной мощи. Ни один другой художник не мог бы так писать.
Обойдя экспозицию, мы покинули музей и прошлись по бульвару вдоль Кремля. Кандинский восхищался заходящим солнцем, богатство красок и атмосферу вечера он облекал в фантастические слова. Он словно создавал картины, которые заставляют меня воспроизвести фрагмент из его книги «Взгляд назад»:
«Солнце плавит всю Москву в один кусок, звучащий как туба, потрясающий всю душу. Нет, не это красное единство — лучший московский час. Он только последний аккорд симфонии, развивающей в каждом тоне высшую жизнь, заставляющей звучать всю Москву подобно fortissimo огромного оркестра. Розовые, лиловые, белые, синие, голубые, фисташковые, пламеннокрасные дома, церкви — всякая из них как отдельная песнь, — бешено зеленая трава, низко гудящие деревья, или на тысячу ладов поющий снег, или allegretto голых веток и сучьев, красное, жесткое, непоколебимое, молчаливое кольцо кремлевской стены, а над нею, все превышая собою, подобная торжественному крику забывшего весь мир аллилуйя, белая, длинная, стройно-серьезная черта Ивана Великого. И на его длинной, в вечной тоске по небу напряженной, вытянутой шее — золотая глава купола, являющая собою, среди других золотых, серебряных, пестрых звезд обступающих ее куполов, Солнце Москвы».
Кандинский написал эти строки в 1913 году. Тогда он еще не был уверен, что познает то самое «недостижимое и высшее счастье» запечатлеть этот час. Мечта его исполнилась именно в тот момент, когда мы вместе сентябрьским вечером 1916 года бродили по вечерней Москве, счастливые и влюбленные. Для Кандинского это был самый прекрасный час московского дня. «Солнце уже низко и достигло той своей высшей силы…» Исчезающий образ: солнце плавится в багровом зареве, в последний раз погружая город в огненно-красный свет. Его не забудет тот, кому посчастливилось увидеть московский закат.
Он не мог представить себе работу без удовольствия. Когда он чувствовал себя несчастным, родник его творчества иссякал. Когда же ему было хорошо, в его картинах ощущалась радость.
Мы наслаждались вечером и красотой города. Кандинский, будучи много старше меня, в душе был молод, увлечен и вновь обрел способность восхищаться. Эти положительные качества не покидали его до преклонных лет. Лишь после нашей свадьбы он признался мне, почему так внезапно решил познакомиться со мной: «Меня поразил твой голос».
Мой голос побудил Кандинского к творчеству. После нашего первого телефонного разговора он создал акварель и назвал ее «Посвящение незнакомому голосу».
Дата создания первой абстрактной акварели так важна для меня не из педантичности или всезнайства. Просто я считаю, что история искусства должна оперировать безупречной проверенной информацией. Кому-то может показаться второстепенным, опередил ли один художник в своем открытии другого и кто, что и раньше кого создал. Но я верю, что выступаю от имени Кандинского, требуя присудить ему звание первого художника-абстракциониста. Отказаться от этого титула значило бы не только принизить художественное значение Кандинского, но и сделать историю искусства жертвой фальсификации. Почему люди все время пытаются исказить правду? Почему вновь и вновь интригуют и ставят имена Ларионова, Гончаровой, Малевича или Мондриана на то место, которое по праву принадлежит Кандинскому?
Случаются и криминальные выходки. Например, была предпринята попытка сфабриковать первого абстрактного художника из литовца Чюрлёниса. Фрагмент его картины в большом увеличении опубликовал один из парижских журналов по искусству. Это была попытка продемонстрировать его абстрактную манеру. Совершенно случайно у меня оказалась книга Гуландриса с репродукцией этого произведения, и я смогла доказать фальсификацию. Следуя подобной логике, можно с большим увеличением показать и фрагмент картины Рембрандта, тогда и этот художник займет место в списке абстракционистов. Да что там! Любого художника можно искусственно представить абстракционистом.
Ларионов, как научно доказано в книге об этом художнике, вышедшей на русском языке в 1912—1913 годах, создал первые лучистские произведения лишь в конце 1911 года. О Мондриане известно, что элементы кубизма он применял с 1913-го, абстракции — с 1916 года. Значит, остается только Малевич. Достоверно известно, что эскиз его знаменитой театральной декорации — черный квадрат на белом фоне — был создан в 1913 году и что в 1914-м появился его Манифест супрематизма, а это значит: Малевич пришел к абстракции на четыре года позже Кандинского.
