Текст: Михаил Визель
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Фрагмент книги и обложка предоставлены Редакцией Елены Шубиной издательства АСТ
Широко известны слова гуманиста светского - Сергея Аверинцева о гуманисте церковном, о. Александре Мене, сказанные в сентябре 1991 года, ровно через год после его преждевременной гибели: "Перед ним были советские люди - какие есть. Специально интеллигенция, образованщина, как ни назови: не в словах дело. На каком острове, на каких неведомых широтах и долготах какой миссионер находил племя, столь неподготовленное к восприятию христианского благовестия?"
Но о. Александр Мень не просто изучил повадки этого "племени", как Миклухо-Маклай - папуасов. Он сам происходил из него - не такой уж частый случай в среде русского священства XX века, сплошь наследственной. И поэтому как никто из духовных пастырей понимал его недостатки - эклектичность, расплывчатость знаний и убеждений, склонность к излишней рефлексии и вообще "глубокой философии на мелких местах". С которыми он не боролся (это слово не из лексикона проповедника-миссионера), но противопоставлял им цельность своей веры. Которой не противоречила и точная шутка, и обескураживающее парадоксальное высказывание, призванное снизить пафос.
Много лет спустя один из учеников Александра Меня - не журналист, не писатель, а музыкант, руководитель Школы рок-музыки (!) Юрий Пастернак (не имеющий, заметим, никакого отношения к московскому художественно-поэтическому семейству) собрал из этих высказываний книгу, название которой откровенно восходит к легендарным "Цветочкам Франциска Ассизского".
Ставить знак равенства между канонизированным католической церковью нищенствующим монахом XIII века и высокоученым православным священником XX века, разумеется, невозможно; но что-то общее у них всё-таки было. Это - степень воздействия на окружающих. Причем воздействия положительного. О. Александр не проповедовал птицам - он проповедовал советским инженерам. Что куда сложнее.
Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря, собранные Юрием Пастернаком. - М.: АСТ, 2017
Творчество
Всякое творчество начинается
как индивидуальное стремление
к самоусовершенствованию
и в идеале — к святости.
Иосиф БродскийМарианна Вехова
Спрашиваю отца Александра: «Как быть? Всё, что я пишу и даже задумываю, непубликабельно в СССР. Пересылать на Запад? И опасно для семьи, не только для меня, и кому нужна проза без политики? Мои старики, крестьянки, дети, собиратели икон, странные юноши, собаки… Все они — жители именно нашего пространства, нет смысла отрывать их от почвы...»
Он ответил: «Берите пример с Солженицына. Для него писание книг было опасным занятием и совершенно безнадёжным в отношении публикации. Но он сидел, скрипел пером, работал упорно. Мог ли он предположить, что всё для него так хорошо в конце концов обернётся, что он сможет всё осуществить, всё, что себе назначил?»
Священник Виктор Григоренко
Когда я работал в музее, меня очень интересовало народное творчество. И я показывал отцу Александру свои работы. Он очень осторожно со мной разговаривал, потому что это увлечение начинало давать языческий крен. Отец Александр говорил, что всё-таки нужно думать о главном, что в творчестве многое может быть искусительным. Здесь важно, каким духом человек питается. К творчеству он всегда относился с повышенным интересом, всегда спрашивал, что я делаю. И не только я, разумеется: он всегда спрашивал, кто что написал, что сделал. Многие приносили ему свои тексты. Он всегда готов был поддержать
человека в его творческих начинаниях.
Отец Александр просил меня привозить ему глину и лепил разных животных. Если нужно было что-то объяснить, ему было проще объяснять, нарисовав. Он брал тут же карандаш
или ручку и мог нарисовать портрет человека. У него была такая удивительная хватка рисовальщика, он схватывал характер.
Андрей Ерёмин
Он был необыкновенно чуток к кеносису (самоуничижению) Господа в мире и потому не любил стилизованных изображений Христа в литературе и живописи. Так, ему не нравились евангельские сцены на полотнах Дюрера и Иванова. Зато он очень ценил правдивые изображения Христа у Поленова. Батюшка говорил: «Кеносис – это закопчённое стекло, которое стоит между нашими глазами и солнцем».
Тем, кого раздражает невнятица переводов на русский язык, отец Александр рекомендовал заняться сначала «кабинетной» реформой церковнославянского языка, приближая его к русскому. «Переводы, развитие вкуса к иконе и пению, поиски новых богословских форм изложения веры, – говорил он, – вот задачи, которые стоят перед нами. Их хватит на несколько поколений. Легче критиковать, чем делать».
Григорий Зобин
У меня совершенно не клеилась работа. Я писал чрезвычайно медленно из-за того, что зацикливался на отдельных словах и фразах. Спросил у батюшки, как быть. «Ах, Гришенька, – рассмеялся он, – ну, вот представьте себе, что вы скульптор и лепите лошадь. Так неужели вы начнёте с того, что будете тщательно вылепливать правую ноздрю? Вылепите сначала всё вчерне, отделкой займётесь потом. Пишите первое, что приходит в голову, не думайте о шлифовке. А если ничего не получается, застопорилось – всё равно пишите. Неважно что, пусть даже какое-нибудь слово по несколько раз, скажем, слово “вперёд”.
И так пока не прорвётесь».
Тревожило меня и то, что я надолго оставил поэзию, которую считал для себя Божьим поручением. «Не бойтесь, – ответил отец Александр, – Вячеслав Иванов, уехав из России, не писал стихов почти шестнадцать лет. А под конец жизни создал лучшее – стихи из “Римского дневника”. Пока вы не пишете стихов, постарайтесь восполнить это иначе – читайте, приобретайте знания, обогащайтесь духовно, пробуйте себя в других жан-
рах. Может быть, со временем вас на прозу потянет».
Александр Зорин
В доме одного прихожанина собралась малая группа. Приехал и отец Александр. Зашла речь о писателях, о творчестве. Что это за феномен, что за процесс? Не вдаваясь в теорию, отец предложил «процесс» увидеть в действии и рассказал сказку о происхождении человека, которую сочинил тут же. Это была импровизация. Сохранилась магнитофонная запись. Батюшка говорит не прерываясь, без напряжения, как будто читает текст. Не как пушкинский герой, импровизатор из «Египетских ночей», который в начале импровизации «затрепетал, как в лихорадке, глаза его засверкали…». Ничего этого не было, тайна вдохновения оставалась невидимой. Комические эпизоды он не выделял интонацией, потому что в них комизма столько же, сколько и трагизма.
«Всё!» – подытожил автор своё недолгое повествование, как олимпиец, разорвавший финишную ленточку. За этим возгласом скрыто, быть может, тайное волнение, природу которого мы никогда не узнаем. «Всякий талант неизъясним», – писал о своём герое-импровизаторе Пушкин.
Когда возник этот сюжет – тогда же за столом или задолго раньше? Как лекции или домашние беседы, к которым он непосредственно не готовился, ибо прожил, продумал и прочувствовал их всей предшествующей жизнью.
Владимир Илюшенко
Важно подчеркнуть, что отец Александр и сам был творцом parexcellence, он был творцом каждую минуту своей жизни, не столько теоретиком, сколько практиком. И проявил он себя как необычайно активный творческий человек и в качестве священника, пастыря, проповедника Слова Божия, и в качестве автора богословских книг, автора стихов и прозы, художника – а рисовал он замечательно, и в качестве человека действия. Об этом свидетельствовал он сам, когда сказал: «Есть люди, которые пишут историю, а есть люди, которые в ней живут и действуют. Я принадлежу ко второй категории».
Что же до рок-музыки, то отец Александр говорил, что дело не в ней, а в том, как она употребляется. И он приводил в пример рок-оперу «Jesus Christ Superstar»: либретто отвратительное, слова безумные, «но музыка – отличная, местами очень одухотворённая, живая, великолепная. Демонической, – добавлял он, – можно было бы сделать даже симфоническую музыку, можно сделать её даже оккультной. Давайте вспомним Скрябина: он прямо ориентировался на оккультизм, но он и без всякого рока достигал этого».
«Цель творчества, – сказал отец Александр, – духовное соединение людей». Он верил, что это возможно. Он жил ради этого. К каждому из нас обращён его призыв: «Пока мы дышим, мы должны творить!» И ещё он сказал: «Жизнь духа целостна. В ней нет отдельных изолированных участков. Ось её – служе-
ние Высшему и людям. Это – и в добре, и в творчестве. Поэтому творчество священно».
Священник Сергий Круглов
Моё знакомство с отцом Александром Менем произошло, как и у многих, через его книги и укрепилось через воспоминания о нём разных людей. Это произошло не сразу, не в первый год моего воцерковления. Крестился я в 1996 году, в 1999-м уже стал священником (в «лихие девяностые», как мы помним, такая скоропалительность бывала оправдана кадровой необходимостью), и личность отца Александра спасла очень важное во мне: моё творчество. Дело в том, что священником я служу четырнадцать лет, а более четверти века занимаюсь литературным творчеством. Придя в Церковь, я открыл для себя огромный пласт православно-церковной литературы. Попросту говоря, Творчество человек, ранее читавший Бердяева и Соловьёва, Льюиса и Честертона, впервые взял в руки молитвослов и учебник Закона Божьего.
Будучи таким неофитом и начитавшись разных книг и брошюрок, я встретил в них такой взгляд: человек не может быть творцом, творчество – от лукавого, оно мешает спасению, «доверишь листу – не донесёшь Христу», христианину не должно интересоваться «мирским» и «во зле лежащим», вместо романов и стихов он должен читать акафисты и Псалтирь (которая, к слову замечу, – великолепный образец поэтического языка; о большинстве акафистов этого, увы, не скажешь…).
Чувствуя, что в Церкви есть Христос Спаситель, есть смысл, жизнь, правда, которых так давно искало сердце, я наивно считал, что так же исполнено смысла и истины всё, бытующее под грифом «церковность», в результате чего одним из первых шагов
моих было: я вынес на свалку огромное количество книг ввиду их «неправославности» (а годы спустя жалел: эх, вернуться бы на ту свалку!), а также собрал и уничтожил все свои прежние стихи…
И восемь лет стихов не было, не писалось, а появились они уже позднее, по явному промыслу Божию. И уверен – по молитвенному предстательству отца Александра. Один из первых стихов, написанных после лет молчания, посвящён ему и написан 9 сентября 2004 года.
Его книги и лекции о Библии в мировой литературе, о русских философах и писателях буквально открыли дверь в душной комнатке, полной моих неофитских страхов и сомнений,
и впустили туда свежий евангельский воздух. Я по-детски радовался, когда узнавал об отце Александре новые и новые факты: оказывается, он любил фантастику и кино! Оказывается, он был прекрасным рисовальщиком и хорошо разбирался в живописи! Именно благодаря ему мы знаем и любим книги Клайва Льюиса, а роман Грэма Грина «Сила и слава», который совершил во мне благое потрясение в первые годы моего священства,
я прочёл именно в его переводе.
Я благодарен отцу Александру за помощь в формировании моего собственного взгляда на поэтическое творчество. Взгляд этот прост и ясен: способность к словесному творчеству дана человеку Богом как часть Его образа и должна быть человеком реализована. Язык поэзии сохранил в себе черты первозданного языка, на котором человек говорил с Богом в Эдеме.
Творчество христианина, а если быть точным – сотворчество, синергия с Богом, – это творчество и по взращиванию в себе «новой твари» во Христе, и по устроению церковной жизни в духе свободы и ответственности верующего за свою веру и Церковь. Именно это и было важным предметом раздумий и приложения сил отца Александра Меня.
Андрей Мановцев
Отец Александр отговорил меня от стихотворчества (точнее сказать, рифмоплётства), самое верное слово сказал: «Бросьте, это всё камуфляж. Другое дело – проза!» Поэзию знал при этом и очень любил, и поэту – ни за что бы так не сказал. А меня освободил, никогда не забуду.
Елена Мень
Мне было очень приятно, что отцу нравилось, как я рисую. Каждый же по-своему рисует. Ему очень нравился мой стиль, он был очень доволен. Ведь он и сам рисовал иконы, помимо всего прочего.
Зинаида Миркина
Как-то раз, говоря об одном священнике, друге своём, которого лишили прихода, отец Александр сказал: «Для священника не совершать богослужение – всё равно что для поэта не писать стихов».
– Не писать или не печататься? – переспросила я.
– Нет, не писать, – сказал батюшка.
Юрий Пастернак
Беседуя с прихожанами, отец Александр сказал: «Бог дал нам эту жизнь, и мы должны пропеть её, как хорошую песню».
Лев Покровский
Отец Александр творчество поощрял. Я высказывал ему сомнения очень распространенные: что вообще наукой не надо заниматься, что всё это мудрование от лукавого. У многих православных такая точка зрения, и я её часто слышал. Отец Александр никогда ничего подобного не говорил. Он всегда поощрял научное творчество и ссылался на Сергия Радонежского, который всегда был сторонником того, чтобы люди учились, т. е. занимались наукой, всякими знаниями. Я ему говорил про Иоанна Кронштадтского, к которому у отца Александра и его семьи особые отношения – они известны, – и который прямо осуждал занятия наукой. Но отец Александр всегда меня поддерживал.
Илья Семененко-Басин
Отец Александр был глубоко чужд культуроотрицанию, столь распространённому среди новообращённых интеллигентов. Не раз он называл творчество актом богоподобия, подчёркивая, что художник может употреблять дар творчества и во благо, и во зло, и во втором случае само творчество ни при чём…
В качестве девиза любого художника, любого творца он называл строчку псалма: «Пою Богу моему дондеже есмь».
Когда всё чаще стали раздаваться голоса, называющие рок-музыку «бесовщиной» и «порождением дьявола», отец Александр этого не принял, поскольку всегда был против инквизиторского мировоззрения. Как аргумент в защиту направления в музыке,
совершенно не близкого ему лично, отец Александр приводил существование рок-литургии.
Будучи в очередной раз спрошен о связи рока с демоническими силами и о том, каково его мнение на сей счёт, отец Александр воскликнул: «Да Боже упаси, у меня нет мнения. Это научный вопрос. Говорят, рок отрицательно действует на организм. Это должны исследовать учёные… Я послушал “Битлз”. Но это же “Спи, моя радость, усни!”», – отец Александр рассмеялся.
– В каком смысле?
– В прямом. «Спи, моя радость, усни…» Песенки! Так, бренчали ребята… В стиле кантри, как теперь говорят. Я вот только не понимаю, чего молодёжь с ума сходила.
С не меньшей иронией относился отец Александр к телелекарю Кашпировскому, от увлечения которым часто предостерегал в своих публичных выступлениях. Вообще, он умел сохранять спокойный и трезвый взгляд на все обескураживающие явления XX века (рок-музыка, экстрасенсы, НЛО, астрология), от которых многие приходили в неистовство – одни в неистовство иступлённого поклонения, другие в неистовство иступлённого отрицания.
Олег Степурко
Отец Александр умел вникать во всё. Помню, мне один человек рассказал о письме махатм Ленину, которое было послано через Рериха и в котором говорилось о том, что хорошо, что уничтожили мракобесие, православие. Какая-то полная бредятина! Батюшка на это сказал: «Ты знаешь, Рерих – гениальный художник, посмотри на его картины, а на всё остальное не обращай внимания».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Я познакомился с отцом Александром в кризисном состоянии. Я тогда закончил ту самую поэму, поиски материала для которой и привели меня к священнику, и после этого обнаружил, что не могу ничего написать. Мысль о стихах вызывала чувство отторжения, тяжести. Постепенно это прошло, но к работе вернуться не удавалось. Мне казалось, что я оглох, что вдохновение, позволяющее делать невозможное и забывать о всём слишком плотном, ушло навсегда и никогда не вернётся. Та беззвучная музыка, больше похожая на прозрачный плот с волшебными, почти бесплотными брёвнами в сверкающем или тёмном потоке, куда-то ушла, а без неё начинать что-либо делать мне казалось бесполезным. Я сказал об этом на исповеди отцу Александру.
– У вас есть дача? – спросил он.
– Есть.
– Почему бы вам туда не выбираться осенью, когда там тихо? Поэзия у вас не идёт… а вы пробовали писать прозу?
– Пробовал, но давно и не очень удачно.
– Почему бы не попробовать ещё раз? Хотите дам сюжет?
– Сюжет у меня есть, – сгоряча ответил я.
– Только не пытайтесь создать сразу шедевр. Делайте записи, наброски, пробы. Черновики, словом. Вы знаете, что Толстой Творчествоначинал «Войну и мир» как роман о декабристах? А потом из этого вышла совсем другая книга.
– Я попробую.
– Поезжайте. Осень – это феерия.
Я поехал на дачу и прожил там в тишине три недели, набрасывая главы и абзацы. Часть из них пришлось действительно выкинуть, но остальные постепенно стали складываться в мою
первую большую прозу, невероятно романтического толка и не очень умелую. Тем не менее что-то в ней было, какой-то заряд, который многих читателей сделал счастливей, придал им сил, несмотря на технические просчёты и вкусовые неудачи.
Несколько раз я слышал от отца Александра высказывания по поводу Гоголя. Первое было связано с темой «нереализованных душ», как он её обозначил. Есть люди, которые сначала не отличаются какими-то особыми талантами или обладают ими в обычной степени, но вот с ними что-то случается. Человек словно загорается или пробуждается. Его словно подменяют, как будто в него входит неизвестная сила, и он начинает делать и совершать поступки, явно превосходящие его собственный потенциал. Все мы знаем «писателей одной книги». Грибоедов, Ершов, Сервантес… С ними происходило что-то загадочное –
вселялся какой-то волшебный дух, а потом уходил. «Посмотрите, до “Вечеров” Гоголь не создал ничего особенного, а потом, словно щёлкнули выключателем, – говорил отец Александр, пока мы шли по дороге к станции Пушкино. – И потом, после первой части “Мёртвых душ”, снова – щёлк, и ничего не получается. Вот что тут может происходить – нереализованные души».«Представьте, что на землю пришёл гений, человек, обладающий невероятными возможностями, но не успел их реализовать – сбила машина или заболел рано неизлечимой болезнью и умер. Душа такого человека, не успевшая осуществить свою миссию, будет тяготиться этой нереализованностью, будет искать возможность реализации. И тогда она подключается к какому-то живому человеку, которого она по той или иной причине себе выбрала, и начинает работать с ним, осуществлять своё предназначение через него. Помните Нику Турбину, которая в четырнадцать лет писала на уровне Ахматовой, а потом перестала?»
И ещё раз, возвращаясь к теме Гоголя, отчасти себе противореча: «Он не иссяк, он не выдохся. Его нужно было просто поддержать, отправить на курорт, дать возможность восстановиться – он бы стал жить дальше, он бы много ещё сделал».
Владимир Файнберг
Когда я пожаловался на хроническую бессонницу отцу Александру, он сказал: «Вместо того чтобы курить и пялиться в окно, приступали бы к работе. Это Бог будит вас, зовёт за стол. Ведь нам отпущено так мало времени…»