Текст: Борис Кутенков
Начнём с грустного – с некрологов (сентябрь превратился, по выражению поэта и критика Елены Севрюгиной, «в какой-то смертепад; уходят видные литераторы, которые могли бы еще так много сделать для литпроцесса»). Добавим, что с каждым уходом представителей старшего поколения нарастают наши одиночество и ответственность.
Одной из самых тяжёлых потерь прошедшего месяца стала смерть поэта, философа Андрея Таврова. Prosodia републикует его эссе, написанное незадолго до ухода, «Революция поэтического»: «Чтобы стихотворение стало живым, живым должен стать его создатель. Он должен зайти за смерть, чтобы обрести реальную, а не навязанную университетами, философскими факультетами, книгами и социумом жизнь. Свою, а не заёмную, истинную, а не сновидческую. Он должен обрести свою этику, большую, чем выгода. Это имеет прямое отношение к его стихам. Послушайте, как мать поёт колыбельную своему младенцу — тут не бывает бездарных…» Печальный, но важный повод перечитать его стихотворные, эссеистические и прозаические тексты — большого поэта (во всех жанрах), философа поэзии, нетривиального возвещателя и, не побоимся сказать, визионера.
На сайте «Арт-Центра «Пушкинская, 10» и многих других ресурсах вспоминают Бориса Останина, писателя, переводчика, одного из лидеров ленинградского андеграунда. Бориса Владимировича не стало 22 сентября. «Борис был одним из гениев того не совсем определенного дела, без которого люди, слова и вещи никогда не были бы связаны между собой так хорошо — особенно люди, слова и вещи “неофициального” Ленинграда. С 1970-х годов без его неустанной работы невозможно было бы представить себе литературу Петербурга. В последние месяцы Борис тяжело болел, но до последнего грозился вернуться к своей Библиотеке. Мы верили и ждали: что бы ни болтал Останин, сложно было не верить ему. Мы были рады дружбе и союзничеству в этот год. Мы будем скучать…»
Рафаэль Шустерович пишет об уходе поэта, издателя, художника Сергея Слепухина (7 сентября 1961 – 12 сентября 2023): «Кроме всего прочего, я очень люблю его работы как художника, особенно пастели с цветами и пейзажами — природными и городскими. Это немного напоминает мне Эмиля Нольде... впрочем, заинтересованность немецким экспрессионизмом была самим Сергеем неоднократно заявлена.
Помню и его эссе “Бруно Шульц: от художника — к писателю” (журнал “Иностранная литература”, № 2, 2015). Несколько лет назад Сергей и екатеринбуржское издательство “Евдокия” (Мария Огаркова, Евдокия Слепухина) сделали дизайн замечательной хорошо иллюстрированной книги только что ушедшей от нас Рахели Лихт “О детство! Ковш душевной глуби!” — о детстве Бориса Пастернака…» Отметим заслуги Сергея Слепухина не только в поэтической и дизайнерской, но в издательской деятельности: среди вышедших в его издательстве «Евдокия» книг – издания Алексея Цветкова-старшего, Владимира Гандельсмана, Сергея Ивкина и других значимых авторов – и его поэтический журнал «Белый ворон», заметный в 10-е.
В понедельник, 25 сентября, в Кельне на 78-м году жизни скончался поэт, литературный критик и переводчик Даниил Чкония (р. 1946). Перечитаем его большой архив публикаций в «Журнальном Зале» – в частности, стихи в «Интерпоэзии»:
- я ж не музыкант а дурачок
- ничего про музыку не знаю
- главное что струны и смычок
- вот уже и музыка сквозная
- главное притронуться к струне
- так чтобы дыхание коснулось
- нот и фраз созвучных только мне
- чтобы это и в тебе проснулось
- главное скольжение смычка
- чтобы сердце вздрагивало нежно
- чтоб уверенной была рука
- приникая к сердцу безмятежно
- листья стелют осени постель
- вейся же музыка тихо вейся
- я владеть тобой виолончель
- научусь ты только мне доверься
В тот же день не стало Евгения Ясина — экономиста, бывшего министра экономики России и основателя НИУ ВШЭ, автора множества публикаций. О двух его книгах на «Горьком» пишет Фарид Хусаинов. «…Ясин не являлся радикальным оппозиционером, его взгляды вполне умеренны. Во всяком случае, его интервью и выступления за единичными исключениями производили именно такое впечатление. Он говорил мягко и спокойно, неконфликтно и без обличительного пафоса. <…> ///обе упомянутые работы представляют собой пример эдаких врачебных записок по итогам консилиума. Только первая — больше про “что делать?”, а вторая — и про “что делать?”, и про “кто виноват?”, и даже про “а что об этом думали на протяжении предыдущих лет многие крупнейшие экономисты и иные социальные мыслители?”»
Продолжим о литературном процессе – который протекает без участия вышеперечисленных, однако, как в стихотворении Юрия Левитанского, «небо рушится. / Земля рушится. / И только не видно этого / со стороны».
В журнале «Эмигрантская лира» Александр Карпенко пишет о космической поэзии Ирины Чудновой: «Очень интересно у Ирины выражение “морская кровь”. Дело в том, что кровь по своему составу близка к морской воде. И получается парадоксальная вещь: океан – продолжение человека, а человек – продолжение океана. В этом широко объявленном Чудновой бессмертии вселенные сходятся и расходятся, переформатировав то, что было дорого отдельному индивидууму…»
«Нева» публикует стихи Елены Севрюгиной:
- глаза и губы и ресницы
- уснут в подземном лабиринте
- и только голоса синицу
- оставлю городу — берите
- прижмите к слуху — пусть щебечет
- живым подобьем оберега
- а если нет — так даже легче
- верните сну предайте снегу
Не можем и не отметить «самиздатскую» публикацию, ставшую, однако, самой резонансной в соцсетях на последней сентябрьской неделе. Поэт и эссеист Наталия Черных выложила в Сеть книгу мемуаров, посвящённую современной литературной жизни; центральным сюжетом стало сравнение, заложенное уже в одном из первых абзацев книги: «В какой именно момент молодая текучая московская речка превратилась в стоячее болотце с людьми, по большей части некрасивыми, неопрятными и не очень талантливыми, однако новыми, которые смогли вытеснить прежнюю, приятную на вид и сравнительно талантливую, генерацию, а она в современной литературе уже начала разочаровываться, — определить затрудняюсь, но точно, что это было у меня на глазах и на рубеже столетий». Литературное сообщество перевозбуждено: книгу активно обсуждают, обижаются, спорят, пишут «о неправильном понимании устройства литературного поля», о неточностях, забывая, что: а) в мемуарах заложена неизбежная аберрация памяти; б) воспоминания о современниках – жанр обидоёмкий просто по своей природе. В книге представлены яркие и забавные портреты – часто ядовитые, что наводит на сравнение с мемуарами Эммы Герштейн и Надежды Мандельштам (в контексте и той ценности, которую записки Черных будут иметь впоследствии для историков литературы). Записки, по словам автора, находятся в процессе редактирования и исправления неточностей.
В «Звезде» Глеб Морев представляет новое исследование об истории суда над Бродским: «Таким образом информации Грудининой удалось разрушить ту самую “глухую, как каменная стена” солидарную государственную позицию в отношении дела Бродского, вбив своего рода клин между двумя советскими инстанциями — КГБ и органами партийного контроля над ним — и создать конфликтное институциональное напряжение, результатом которого будет победа одной из сторон (в данном случае партийной) и пусть компромиссное, но в целом благоприятное для Бродского разрешение его дела…»
«Интерпоэзия» предлагает целый блок воспоминаний об Александре Межирове. Андрей Грицман: «Вот к этому пьяному, литераторскому Межиров всегда презрительно и относился. Другими словами – к литературному процессу. Он и сам был “литературным процессом”, но литературным процессом всей русской поэзии, а на самом деле – и мирового искусства, в его акмеистическом и экуменическом смысле.
Его истоки: Веласкес, Блок, Маяковский, Тютчев. Вот такой странный набор. Совсем не те имена, которые обычно рядом с ним ставили, т.е. более или менее ранняя “советская” поэзия и поэты фронтового поколения. Это – отдельный разговор». Ирина Машинская: «Кульминацией же был неизменный, мною весело ожидаемый и всегда звучавший чуть по-другому постулат об “ошибке” моего поколения поэтов, моей “трагически дезориентированной среды”, о том, что нас “обманули”, убедив в необходимости “сложного” в ущерб “простому”. <…> Со временем, впрочем, я привыкла и переживала этот монолог как необходимую увертюру, что-то вроде однообразия молнии и грома, за которыми последует всегда новый, интересный дождик. В увертюру входило и обязательное устное эссе об одном моем, ему полюбившемся, стихотворении. Оно нравилось ему вопреки тому, что должно было казаться ему, в соответствии с его парадигмой поэзии, избыточным. Непонятным для меня образом он находил в нем ту самую таинственную «простоту» – простоту и сухость, два качества, которые любил в Ходасевиче…»
Очередной круглый стол «Знамени» посвящён проблеме читателя. «Кто он, для кого работать, и самое главное: не исчезнет ли он в ближайшее время — любознательный, умный и бескорыстный?» Говорит Александр Мелихов: «Каждому демократическому обществу необходима, может быть, и под другим названием, аристократическая партия. Каким образом она может возникнуть и не выродиться — вопрос отдельного обсуждения, но для начала хотя бы самому творческому меньшинству необходимо высвободиться из-под власти демократических догматов и сменить лозунг “искусство должно принадлежать народу» на лозунг «народ должен принадлежать искусству”. Хотя бы для внутреннего пользования…»
В журнале – как всегда, много интересного и помимо круглых столов: статья Геннадия Кацова об Иване Жданове и метареализме («Путь, при котором дистанция между имиджем и средством его доставки к уху-горлу-носу читателя/зрителя сведена к нулю, поскольку в поэтической галактике Жданова (the medium is the message) реализовывается сам способ чтения. И если медиа агрессивно завладевают нашим — субъектов медиа — восприятием, то в медиапоэзии обращает на себя внимание непосредственно сам акт обращения внимания…»); Андрей Арьев о книге Ирины Винокуровой, посвящённой Нине Берберовой («Рассказано в книге Ирины Винокуровой о жизни, мнениях и сочинениях Нины Николаевны столько, сколько вряд ли кто в обозримое время сможет поведать. Хотя конкретно исследование ограничено перипетиями вокруг книги “Курсив мой” и годами жизни ее создателя в США, труд Ирины Винокуровой прежде всего оставляет впечатление цельности воссозданной ею жизни вернувшегося из дальних странствий писателя»); интереснейшие и актуальнейшие дневники Наума Коржавина; Анна Нуждина о проекте «Актуальная критика», Ирина Кадочникова о книге Нади Делаланд «Голоса в голове», воспоминания о Григории Бакланове и многое другое.
В «Формаслове» — стихи Майки Лунёвской с предисловием Евгении Барановой: «Если бы поэта Лунëвской не было, ее стоило бы выдумать: по-настоящему красивая Майка пишет по-настоящему страшные тексты. «Привлекательна эстетика распада», но не только она — и прохладный выдох травы, и тайная жизнь жуков достойны тщательного внимания. Поэзия на краю — то ли городского гетто, то ли простуженной лесополосы. “Семена посадить под арест нельзя”. И признаваться в любви этим стихам мне легко и приятно. “...я шла на дно глубину потрогать”».
- Дано: проточный свет, проявленная слабость,
- шипы лесных помех, тростник озёрных глаз.
- Вода пришла в себя и навсегда осталась
- (не злилась, нет, бесшумно разлилась).
- Дано: пречистый день, такой, что жить бы надо,
- а ты стоишь в глуши и слушаешь кору,
- заметив, что жуков клюёт жилец пернатый,
- и мыслишь, как мертвец: «Я больше не умру».
- Осока видит кровь и раздвигает сабли,
- не окосил никто и спряталась змея
- (не заржавел металл, а мускулы ослабли).
- Шиповник видит кровь и говорит: «Моя».
- В наполненности дней не истина, а роскошь,
- которую теперь наследует скупой.
- И лес молчит в упор, пока его не спросишь,
- и тоже видит смерть перед собой.
