Текст: Борис Кутенков
Надя Делаланд. «внутренней речи скользящий поток…»
(«Лиterraтура», 1 марта 2023)
***
- внутренней речи скользящий поток
- взять это облако или цветок
- скажешь вот тоже такое
- тело оставив в покое
- руки раскинув несется река
- тут широка мне а там далека
- камень попавший на камень
- перебирает руками
- долгой воды светоносный глоток
- ласковый клюв поднимает росток
- в воду смотрю и глотаю
- падаю и вырастаю
- громкая пристань натруженных слов
- мы начинали здесь с самых основ
- бочки катили по трапу
- переживали утрату
- небо дает легкокрылую течь
- в воздухе кружится зимняя речь
- город от снега светает
- новую книгу верстает
«Внутренней речи скользящий поток» – так стихотворение Нади Делаланд атрибутирует себя, будучи сгустком чистой музыкальности и, кажется, совершенно не поддаваясь вербализации. Однако при более внимательном чтении различаешь в этой медитативности процесс возвращения, охватывающий самые разные этапы человеческого осуществления. Вот пробивание через трудности: «Ласковый клюв поднимает росток» – многообразно отражённое в тексте (тут и «бочки катили по трапу» – сизифов труд), отсылающее здесь к процессу рождения. Вот следующее за ним семантически неоднозначное «в воду смотрю и глотаю»: тут и очевидное напоение цветка, и – менее явное глотание воды утопленником (сближаемые в соседстве с едва ли не антонимическим «падаю и вырастаю»). А вот та самая внутренняя речь, которая отзывается призвуком недовольства, – «тут широка мне а там далека» (отсылки к фразеологии, богатству разговорности вообще характерны для книги Делаланд «Голоса в голове», в которую вошло это стихотворение). Перефразируя Мандельштама, перед нами – тот самый опрос лодочников, рассказывающий, как и почему они перепрыгивали с джонки на джонку. А финал с его мудрой констатацией цикличности перекликается со стихотворением Марии Марковой, которое – следом в нашей подборке.
Мария Маркова. «И цветы, и плоды, и давление века…»
(«Пироскаф», № 1, 2023)
***
- И цветы, и плоды, и давление века.
- Мелкий дождичек, запах заплаканных роз.
- С фонарём не найти совершенного грека,
- и не грека искать с фонарём не пришлось.
- Как мне нравятся наши обычные лица
- и обычные будни. Проснулся. Устал.
- Три минуты до станции — это страница,
- в Бодрийяра и Горького пресный провал.
- Неужели ты выйдешь на свет просвещённым?
- Неужели пойдёшь босиком по воде
- и посмотришь особенным взглядом, смущённым,
- на шиповник цветущий (шиповник — везде)?
- Он повторно цветы распустил, не жалея
- красоты простодушной, эфирной волны.
- Лето кончилось, лето распалось, белея
- лепестком на земле. Никакой новизны.
- А нужна она?.. Мостик стоит над каналом.
- Обрываются капли скупого дождя.
- Обернись, посмотри, не тебя ли догнал он,
- не с тобой ли пошёл он оплакивать в малом
- целый мир, омывая его, холодя,
- и помедли, помедли, совсем уходя.
Поэзия Марии Марковой лишена актуальных примет: на первый взгляд, это лирика застывшего времени, возвращающая нас из нестабильных будней – в мир целостности и абсолютной красоты. Маркова фиксируется на всецелой повторяемости («шиповник – везде»), но намеренно уходит от привычного, говоря не об удивлении перед знакомым – что было бы едва ли не штампом, – но о бесконечности повтора как данности (и, что тоже довольно неожиданно, о странности самого удивления перед знакомым). Но последняя строфа поворачивает эту интенциональность ещё более внезапной стороной: страшный перелом, выраженный внезапным риторическим вопросом и всем, что следует за ним, – есть не отсутствие новизны, а новое в знакомом: смена жизни и смерти, мудрая готовность к принятию перехода. В этой точке смыкаются новизна и повторяемость.
Мирослава Бессонова. «осталось потерпеть немножко……»
(«Пироскаф», № 1, 2023)
* * *
- осталось потерпеть немножко
- и резко двигаться нельзя
- вселяет страх как многоножка
- тень крыльев по траве ползя
- так хищно ангелы людачат
- готовлюсь заглотить блесну
- не знаю что всё это значит
- но я уже не соскользну
Мирослава Бессонова доказывает своим стихотворением неисчерпаемость силлабо-тонической формы, «вселяя» в неё аграмматизмы («вселяет страх как многоножка / тень крыльев по траве ползя» – звучит осознанно коряво; как ни посмотри, пропадает или субъект действия, или глагол при деепричастии. Но если вынуть «тень крыльев» из синтаксической конструкции и рассмотреть её отдельно, получится внезапная фиксация взгляда для самоотвлечения; это тонкий психологический момент в ситуации опасности). Тут и характерный неологизм («людачить»), в котором миссия ангелов – беречь – оборачивается своей «хищной» противоположностью. И всё это создаёт истинно противоречивое содержание, где передана психология жертвы в ситуации зомбированности. Четырёхстопный ямб с его чёткостью и предельной собранностью становится лучшим плацдармом для такой эмоциональной возгонки. Особое значение приобретает десубъективация: акцент переносится на действие и видение, рефлексивная же составляющая отрезана – она была бы излишней в подобной зарисовке (кроме как в финальной строке, доводящей до предела сюжет зомбированности), ибо за пониманием, возможно, следовало бы сопротивление. Всё это делает стихотворение по-настоящему актуальным и неожиданным, применимым к самым разным ситуациям.
Александр Дурасов (1979–2023). «полжизни мне казалось…»
(«Формаслов», 15 марта 2023)
***
- полжизни мне казалось
- что мамочка моя
- совсем не умирала
- а умер только я
- но длилось то же самое
- у мёртвого меня –
- менялись сновидения
- на панораму дня
- вот яблони взорвались
- и тесто через край
- пеки моя мамулечка
- живи не умирай
В стихотворении поэта, погибшего 9 февраля 2023 при взрыве газа в Новосибирске, различимо предвестье, – как это и бывает с произведениями ушедших, неочевидное при жизни, видимое только сейчас. Текст Дурасова непрост для интерпретации: он предстаёт как цепь бесконечных сновидений («внутреннее кино, увиденное на изнанке век», – эта фраза критика Ольги Балла, сказанная про другого автора, не отпускает меня в силу своей точности). Дурасов, наследуя лирической традиции – сон во сне и взгляд на умершего себя сквозь призму другого мира, – создаёт произведение воистину загадочное и пророческое, в котором образ смерти подан через тесное соприкосновение с матерью и грозящими катастрофой бытовыми реалиями. Где кончается «умирание» другого человека у плиты («тесто через край») и начинается собственная смерть; где сновидение переходит в страшный образ весны («яблони взорвались»), – не очевидно, но всё это подано через неразрывное метаболическое сращение. Что и создаёт жутковатую, загадочную – оправданную теперь, кажется, самой судьбой, − полиинтерпретативность.
Юлия Архангельская. «ты сыта по горло новостями…»
(«Знамя», № 5, 2023)
***
- ты сыта по горло новостями,
- ночью говоришь сама с собой,
- Лермонтов кремнистыми путями
- не выходит в космос голубой,
- над тобою ветреная крона,
- в головах высокая трава,
- ляг на землю в позе эмбриона,
- полегчает — стало быть, жива.
Для Юлии Архангельской характерно многописание: её большие подборки, публикуемые преимущественно в журнале «Знамя», тяготеют к цикличности, и вернее было бы говорить о целостном художественном мире на примере большого массива стихотворений. При таком взгляде заметнее фокус лирического «я», для которого важно и портретирование души со всеми сопутствующими психологическими нюансами, и нота утешения, – и (редкая для профессиональной поэзии) открытость. Однако не всё сводится к этим свойствам: подобное можно было бы сказать и о стихах низкого художественного уровня, и даже с большей вероятностью («Так трогают только плохие / Внезапно стихи», – метко замечено Владимиром Гандельсманом). Здесь, в этом стихотворении Архангельской, оказываются ключевыми интертекст и связанное с ним движение: от лермонтовской аллюзии – к личному «эмбриональному» состоянию. В отсутствие осязаемого «космоса голубого», – чья литературность, умозрительность подчёркивается, – остаётся создать самому себе возвышающий обман. В его предметной осязаемости – и убедительность, и едва ли не прагматический ореол спасения среди предельной усталости.
Александр Сараев. «Была смерть, но птицы об этом не знали…»
(«Полутона», 3 мая 2023)
***
- Была смерть, но птицы об этом не знали,
- Была в__на, но небо не приспустило флаг,
- Всё это было не здесь и не с нами,
- Но всё это было, и дальше всё будет так.
- Пока умирали и убивали,
- Пока улыбались и ели в кафе,
- Над ними, над нами перелетали
- С кулака на камень, с копья на секиру,
- С мушкета на танк, с ракеты на дрон
- Птицы, не унимаясь.
- И будто бы не было хаоса.
- Песня возвращала разорванное, разрушенное, убитое.
- Что может слово? А звук? (помимо звука сирены.)
- Ничего. Кроме пения птичьего.
- Ничего. Кроме вечного синего.
- Ничего. Кроме неотвратимого
- Наступления сирени.
Стихотворение Александра Сараева, будучи предельно ясным, тонко работает с разнообразным набором приёмов: от паронимической аттракции («сирены / сирени») до расширения спектра колеблющихся значений: «разорванное» оказывается метафорой одновременно и телесности, и перелома времени, и личного состояния автогероя. А финальная «неотвратимость» амбивалентно соединяет в себе утешение и боль, напоминая своим «наступлением» вечности финал «Отцов и детей». В этой точке всё превосходящей пейзажности текст становится одновременно остроактуальным и вневременным, стоически горьким – и побеждающим время. «И дальше всё будет так» – утешает ли это, не обманывая? Во всяком случае, предстаёт – в контексте наступления разом «в_ны» и вечной природы – и как временность, и как парадоксальное постоянство.
Даниил Артёменко «мне слово сказало когда выползало молиться нельзя…»
(Prosodia, 10 февраля 2023)
***
- мне слово сказало когда выползало молиться нельзя
- и где-то под спицами плавали птицы и корчились залы
- я свет я огонь мой конь от погони и в белую пену
- я шорох и свет я голос комет и зов запустения
- забытый извне исчезнув во дне рождён и забит
- мне жизнь незачем вонзись в воздух темени возле метели
- из сумерек шумных под говор маршруток моргнёт и в свечение
- и сам всё сказал в отбывших глазах нет больше мучения
Cтихотворение Даниила Артёменко описывает процесс самоидентификации через страдание – но заметны существенные отличия от привычных нам излияний лирического «я», которые можно было бы охарактеризовать подобными словами. Во-первых, торжественность и высокий пафос (в самом лучшем смысле); во-вторых, магнетический преображающий ритм, с самого начала наплывающий глоссолалической музыкальностью. В-третьих, парность внутри длинной строки (как поиск Другого) – и как бы отрезанное от неё, находящееся на обочине, нерифмованное продолжение строки, которое сродни многоточию, драматическому и обнадёживающему. Здесь органично всё («незачЕм» в ударной позиции вместо привычного «нЕзачем» – ошибка ли? Но, если да, конструктивно преображаемая в риторический вопрос, где слышится «зачем» и возникает лирическая амбивалентность, а с ней – та же нота надежды). Необманчивый ритм текстов Даниила Артёменко, их не очень соответствующая времени торжественность, сильное мелодическое начало – проявляющееся и в «живой» декламации автора (которую стоит услышать), – сразу позволяют выделить автора из потока современной поэзии. К этим стихам нужно привыкнуть – возможно, преодолев изначальный импульс непонимания, но неизменно придя к благодарности.
Валентина Фехнер. «смыкание существа на острие вещей…»
(«Прочтение», 14 апреля 2023)
***
- смыкание существа на острие вещей
- чем ближе пролетает птица тем горчей
- но даль еще алеет в каждом взгляде
- и расстоянием налиты зеркала
- и невозвратность укоряет память
- и носится как сломленная мысль над мольбой
- останок узнавания гробовой
- но йорик языка почти затих
- и ад вопроса близится настолько
- что и эдип выкалывает миф
Валентина Фехнер работает на острие смыслов: смыкание разговора о языке – и атрибутируемого процесса рождения самого языка; сам факт обнажения эзоповой речи, отсылающей к нынешней реальности, – и мифология, имеющая конкретные исторические параллели с сегодняшними днями. Всё это создаёт истинно филологическую – в ахматовском смысле («Мы филологи») – работу, делая стихи Фехнер и современными, и уходящими вглубь истории.
Майка Лунёвская. «и солнце в дозах небольших и небо как жених…»
(«Лиterraтура», 31 марта 2023)
***
- и солнце в дозах небольших и небо как жених
- в костюме светло-голубом кто не мечтал о ком
- такая видишь тишина что снег и тот притих
- как лодка в водах грунтовых со спящим рыбаком
- принять как данность как женьшень настойки на спирту
- теперь бессмысленность всего полнейшую причём
- что разрушается эмаль и даже речь во рту
- я человек сам на себя на что я обречён
- что всё кончается быстрей чем можно уловить
- лежи спокойно под землёй плыви во сне рыбак
- что я никто никто никто три раза повторить
- и больше вслух не говорить но знать что это так
В стихотворении Майки Лунёвской неожиданны сравнения (солнце, отпускаемое по дозам, и небо как жених в костюме, – вообще, костюм как своеобразный эвфемизм и одновременно метафора смирения не отпускает поэтессу: «в деревянных одеждах смиренны братья», говорится в другом тексте подборки). Но и работа всех элементов стихотворения на логику смирения, чувство данности, доведённой до предела, удивляет. Мандельштамовское чувство правоты не обманывает автора, хотя и провоцирует своеобразный конфликт художественности и этики: со многим хочется поспорить («что я никто никто никто», «бессмысленность всего»). Как сказал один американский психиатр при чтении стихов Татьяны Бек, «как читатель я ничего не понял, но как специалист я встревожен». Как скажем мы, перефразируя Пушкина, – плохая психология, но зато какая смелая – и какая целостная – поэзия. А кончается (это апеллируя к последней строфе) то, чему дадут кончиться: возьмёшься продолжить – и не кончится, говоря словами уже другого поэта. Того, в чьей поэзии как раз много благодарности («О Господи, как совершенны / Дела твои», – вслед за ним могла бы повторить лирическая героиня Майки Лунёвской).
Иван Волосюк. «Идёт вперёд, потом слетает с петель…»
(Prosodia, 23 апреля 2023)
***
- Идёт вперёд, потом слетает с петель,
- не различая ночи или дня;
- и в сигарету возвращает пепел
- одновременно с дымом из меня.
- Бросает вдруг в начало девяностых,
- где дутый хлеб и воздух, как мазут.
- И вот отца с шахтёрского погоста
- под тихое рыдание везут.
- Распутать этот замысел не пробуй,
- но время больше мне не господин:
- тот юноша, что надевает робу,
- срисован, видно, не один в один.
- Уехать – нет − врасти корнями в почву.
- Две жизни в этой точке сведены.
- Но и тогда не представляли точно
- мы ничего ужаснее войны.
- Я собираю из кусков копилку,
- прокручивая фильм наоборот,
- тянусь рукою к рюмке на могилке −
- мать в ужасе мне закрывает рот.
Стихотворение Ивана Волосюка описывает трудный процесс возвращения к родовой памяти. В этой работе есть ореол магического неразличения: недаром в первой строке теряется субъект действия, далее все участники контрастных пар – «дым» и «пепел», «возвращает» и «идёт» – становятся взаимозаменяемыми, а соответствующие глаголы приобретают статус безличных. «Распутать этот замысел не пробуй» − таково честное признание автогероя по отношению к сцепке автобиографических фрагментов, выправляющихся во внятную речь, вместе соединяемых в личный сюжет боли. Интересна в этом родовом контексте и аллюзия на известное стихотворение Юрия Кузнецова: в прецедентном тексте запретной оказывается речь об отце, здесь – жест едва ли не кощунственный, антисакральный. Финал стихотворения вступает с первоисточником в соревновательные отношения, явно не уступая ему по силе воздействия.
